Легенда о Смерти - Страница 53

К оглавлению

53

— Что ж, — сказала Радегонда, — завтра я отнесу в церковь каравай, натертый салом, для бедных, у которых нет и той малости, что есть у нас, и закажу две панихиды.

Так они и сделали, и с тех пор два бука больше не разговаривали.

ГЛАВА XIV
ПРАЗДНИКИ ДУШ

Есть в году три события, три торжественных праздника, когда в каждой местности встречаются все мертвые:

1) рождественский сочельник;

2) ночь святого Иоанна;

3) вечер накануне Дня Всех Святых.

В ночь перед Рождеством можно видеть, как по дорогам идут длинные процессии мертвых. Они тихими и нежными голосами поют рождественский кондак. Слыша их, можно подумать, что это шелестят листья тополя, если бы в это время на тополях были листья.

Во главе процессии идет призрак чуть сгорбленного старого священника, с волосами, белыми как снег. В бесплотных руках он несет дароносицу.

За священником идет мальчик из хора, позвякивающий крошечным колокольчиком.

За ними следует толпа в два ряда. Каждый мертвый держит зажженную свечу, пламя которой не колеблется от ветра.

И так они шествуют к какой-нибудь заброшенной и разрушенной часовне и служат там только панихиды по душам усопших.


Месса душ

Мой дед, старый Шаттон, возвращался однажды вечером из Пемполя, где он получал свою пенсию. Было это накануне Рождества. Весь день шел снег, вся дорога была белым-бела; в снегу были и поля, и холмы. Боясь потерять дорогу, дед пустил лошадь неторопливым шагом.

Когда он подъезжал к старой разрушенной часовне рядом с дорогой, на берегу Трие, он услышал, что бьет полночь. И тотчас зазвучал надтреснутый колокольный звон, призывающий на службу.

«Ого, — подумал мой дед, — значит, все же старую часовню Святого Христофора отремонтировали. А я даже и не заметил, когда утром проезжал мимо. Правда, я и не посмотрел в эту сторону».

Колокол продолжал звонить.

Часовня стояла как новенькая при свете луны. Внутри горели свечи, красноватые отблески освещали стекла.

Дед Шаттон спешился, привязал лошадь к ограде, которая там была, и вошел в «дом святого».

Часовня была полна народу. И весь этот народ был погружен в благоговейное молчание. Даже ни малейшего покашливания, которые всегда нарушают тишину в церкви.

Старик встал на колени недалеко от входа.

Священник был в алтаре. Церковный служка расхаживал по клиросу.

Дед сказал себе: «Во всяком случае, я не пропущу всенощную».

И он стал молиться, как и полагалось, за всех своих умерших родных.

Тем временем священник обернулся к прихожанам, чтобы благословить их. Дед обратил внимание на его странно сверкающие глаза. Удивительная вещь, эти глаза, казалось, выделили в этой толпе его, Шаттона, и замерли на нем. И вот тут-то дед почувствовал какое-то смущение.

Священник взял из дарохранительницы просфору, зажал ее между пальцами и спросил глухим голосом:

— Есть кто-нибудь, кто может причаститься?

Никто не ответил.

Священник трижды повторил свой вопрос. Та же тишина. Тогда поднялся мой дед Шаттон. Он был возмущен, что все остаются безразличными к призыву священника.

— Клянусь, господин ректор, — громко сказал он, — я исповедовался этим утром, перед тем как отправиться в дорогу, я собирался причаститься завтра, в день Рождества. Но если это вам будет приятно, я готов сейчас принять тела и крови Господа нашего Иисуса Христа.

Священник тотчас же спустился по ступеням алтаря, в то время как дед шел через толпу, чтобы преклонить колена перед оградой клироса.

— Благославляю тебя, Шаттон, — сказал священник, как только дед проглотил облатку. — Однажды рождественской ночью, когда шел такой же снег, как сейчас, я отказался пойти к умирающему, чтобы дать ему последнее причастие. Вот уже триста лет прошло с того времени. Чтобы я получил прощение, кто-нибудь из живых должен был принять причастие из моих рук. Благодарю тебя! Ты спас меня и души всех покойных, которые присутствуют здесь. До свидания, Шаттон, до свидания, до скорой встречи в раю!

И едва только он договорил эти слова, как все свечи погасли.

Дед очутился один в разрушенном здании с небом вместо крыши; он был один среди зарослей колючего кустарника и крапивы, заполонивших руины. С невероятным трудом выпутавшись из них, он оседлал свою лошадь и продолжил путь.

Вернувшись домой, он сказал жене:

— Придется тебе приготовиться к тому, что скоро ты меня потеряешь. Я уже принял свое последнее причастие. Но утешься, это причастие приведет меня прямо в рай.

Две недели спустя он умер.

* * *

В Иоаннову ночь во всех городках, деревнях, на всех хуторах Нижней Бретани разжигают tantad — тантады — костры. Когда пламень костра начнет угасать, все присутствующие становятся на колени вокруг груды раскаленных углей. И начинается молитва. Всегда кто-нибудь из старейших руководит этим. Молитва заканчивается, старейший поднимается, следом за ним и все остальные, и, выстроившись в цепочку, они начинают шагать в полной тишине вокруг тантада. Сделав третий круг, все останавливаются. Каждый поднимает с земли камень и бросает его в костер. Этот камень теперь называется Анаон.

Исполнив этот обряд, толпа рассеивается.

Как только исчезают живые, собираются мертвые — мертвые, которых притягивает огонь, мертвые, которым всегда холодно, даже в самые теплые ночи июня. Они счастливы, что могут согреться у остатков тантада. Они садятся на камни, на Анаон, оставленные специально для них. И до утра они греются.

На следующее утро живые приходят к месту вчерашнего костра. Тот, чей камень перевернулся, может готовиться к смерти в течение года.

53