* * *
Жакет Граз из Ланмера, паломница по поручению, шестьдесят раз отправлялась в путь для покойников.
Каждый раз перед тем как отправиться в паломничество, она сначала шла на кладбище, вставала на колени перед могилой покойного и трижды ударяла по надгробию маленьким белым посохом — знаком ее ремесла — и говорила мертвому так:
— Вы давали обет при жизни пойти на поклон туда-то. Вы этого не сделали. Во имя упокоения вашей души, я иду туда вместо вас. Будьте со мною, но не идите ни впереди, ни сзади меня, а только рядом со мною.
* * *
Однажды я возвращалась из Релека, куда я ходила молиться за умершего ребенка.
Я ушла рано, еще до рассвета, но ночь была светлой, звездной. По дороге к Морлэ я видела, как белое платье, такое как на ангелах в церкви, пересекло дорогу три раза туда и обратно.
Некоторое время спустя, когда я подходила к бумажной фабрике, я подняла глаза к небу и увидела, как упали и полетели три звездочки, оставив пустое место, словно уступив его кому-то другому, кого не было видно. И я поняла, что мое паломничество было не напрасным.
Однажды утром, проснувшись, я увидела, что ко мне входит Мари Сигорель — соседка, жившая за счет паломничеств, которые ей заказывали.
— Простите, — сказала она, — правда ли, что я слышала, что вы дали обет сходить к святому Самсону?
— Да, это так.
— Не хотите ли вы пойти сегодня со мною вместе? Я согласилась сходить туда помолиться за одного ребенка, которого собирались сводить к святому Самсону, но не успели, он умер.
— Спасибо, — ответила я, — с радостью.
Я быстро собралась, и мы пошли.
Поначалу все было хорошо. Но когда мы вышли за пределы нашего прихода, мне показалось, что матушка Сигорель еле волочит ноги.
— Что с вами? — сказала я ей. — Мы еще и одного лье не прошли, а вы, кажется, уже устали.
— Да, это странно, я не знаю, что со мной. Словно на плечах у меня груз, и чем дальше я иду, тем он становится тяжелее.
Тем не менее мы продолжали идти. Но с каждым мгновением мне все дольше приходилось ждать, чтобы Мари Сигорель догнала меня. Она все время беспокойно оглядывалась.
— Что это вы так смотрите? — спросила я ее.
Мне и самой было что-то неспокойно. Казалось, что я слышу за нами звук шагов — мелких, детских шажков.
— Вы слышите? — спросила Мари Сигорель в ответ на мой вопрос.
— Да, — сказала я. — Что бы это могло значить?
— Не знаю. Но, наверное, будет лучше остановиться. К тому же я больше не могу. Мне нужно расстегнуть корсаж, он стал тяжелее свинца.
Мы присели на камни. Я задумалась. Вдруг меня осенило:
— Мари Сигорель, вы помолились перед дорогой на могиле умершего ребенка?
— Правду сказать, нет. Я об этом не подумала.
— А!.. Так этим все и объясняется! Если бы вы сходили на кладбище и пригласили ребенка идти перед нами, он бы теперь не шел по нашим следам, а вы не тащили бы на плечах тяжесть его обета.
— Это моя ошибка. Но теперь-то что делать?
Если бы я могла помочь матушке Сигорель! Но к счастью, в этот момент мы увидели на дороге старушку, которая, как казалось, шла в нашу сторону. Я бросилась к ней и рассказала о неприятности, случившейся с моей спутницей.
— Вы человек пожилой, — добавила я, — у вас есть опыт в таких вещах. Пожалуйста, посоветуйте нам, что делать!
Старушка повернулась к Мари Сигорель.
— У вас в кармане есть приношение святому? — спросила она.
— Да, — ответила Мари, — я несу пять су, которые меня попросили положить под дерево.
— Хорошо! Положите их себе в башмаки, под ступню, и помолитесь Богу, чтобы он даровал блаженство бедному ангелочку. И вы сможете идти дальше без помех.
Мы осыпали старушку тысячью благодарностей.
После этого Мари Сигорель зашагала легко, а наше богомолье совершилось самым наилучшим образом.
Жила когда-то одна девушка в Коре, которая, потеряв мать, никак не могла утешиться.
Она только и делала, что плакала, днем и ночью. И все, чем пытались успокоить ее жалевшие ее соседи, только еще больше растравляло ее рану. Иногда она доходила почти до безумия, крича:
— Я хочу еще раз увидеть матушку! Хочу видеть матушку!
Соседи, отчаявшись, обратились к ректору — святому человеку. Он пришел к девушке, но вместо того, чтобы упрекать ее за ее сетования, стал ласково ей сочувствовать. Успокоив ее таким образом, он сказал ей:
— Вам, наверное, было бы радостно снова увидеть вашу матушку, не так ли, дитя мое?
— О! Господин ректор, нет минуты, когда бы я не умоляла Господа даровать мне эту милость.
— Ну что ж, дитя мое, Он исполнит ваше желание. Приходите ко мне этим вечером в исповедальню.
Она пришла точно в назначенное время. Ректор исповедовал ее и дал отпущение.
— Теперь, — добавил он, — оставайтесь здесь на коленях и молитесь, пока не услышите, как церковный колокол прозвонит полночь. Тогда отодвиньте потихоньку занавеску исповедальни, и вы увидите, как пройдет ваша матушка.
Сказав это, ректор ушел. Девушка осталась одна и стала молиться, как было сказано. Пробила полночь. Она отодвинула занавеску, и вот что она увидела.
Вереница душ усопших двигалась через неф к клиросу. Они шли неслышным шагом, так же бесшумно, как облака на небе погожим летним днем.
Но одна из душ, последняя, казалось, шла с большим трудом, ее тело сгорбилось, потому что она тащила ведро, до краев наполненное темной водой.
Девушка узнала в ней свою мать и была потрясена выражением гнева на ее лице.