Легенда о Смерти - Страница 62

На следующее утро, когда Глаудиа Гофф пришла за своим грузом табака, она нашла Мари-Жоб в постели.

— Неужели вы заболели? — спросила Глаудиа с участием.

— Точнее сказать, иду к своему концу, — ответила Мари-Жоб Кергену. — Это из-за вас, но я достаточно пожила и ни о чем не жалею. Только сделайте одно — пришлите мне священника.

Она умерла в тот же день, помилуй ее Господи! И сразу после того, как ее положили в землю, пришлось хоронить и Можи: лошадь нашли уже совсем холодной, когда пришли за нею в ее стойло.

Старик из Турк’ха

Это было в деревне Кераннью, в Турк’хе. Глава хозяйства, пенн-ти — penn-ti, женился поздно на совсем молоденькой женщине, она родила ему семерых детей, и вдруг он неожиданно умер. На его надгробной плите было написано, что ему в момент смерти было семьдесят лет. Вот почему, когда о нем заходила речь в доме, его называли не иначе как Старик — ар-потр-коз — ar-potr-coz.

При жизни был он человек веселый, как это водится в Корнуайе. Видно, и смерть его не опечалила. Должно быть, он сумел как-то приглянуться Господу, раз Господь был так милостив, что позволил ему пройти свое «чистилище» в родной деревне, в Кераннью.

Его никогда не видели, но всегда слышали, как он смеется где-нибудь в уголке. Не было такой шутки, какую бы он не разыграл. Шутки, правда, невинные, безобидные. Особенно он любил поддразнивать Терезу, молодую служанку, поступившую в дом сразу после его смерти, к которой он проникся симпатией, прежде всего, потому, что у нее был такой же характер, как у него, — она хохотала с утра до вечера; а может быть, еще и потому, что она была очень добра и терпелива с детьми, с семью ребятишками, которых он оставил и из которых двое последних были совсем малышами.

Живым, Старик очень любил сидр. Теперь он нес свое смертное наказание, храня яблоки, которые в

Кераннью сваливали в кучу позади дома за соломенный плетень.

Знаете поговорку: «Mab е tad ео Cadio» («Меньшой — сын своего отца»)? Старик любил сидр — его «меньшие» обожали яблоки. Они все время кричали, хватая Терезу за юбки: «Тереза, достань нам яблочко!»

Тереза притворялась, что она их отталкивает, а сама прямо бежала к яблокам.

— Старик, — говорила она, смеясь, — позволь мне взять по яблочку для малышей.

Старик тоже смеялся и позволял. Для порядка он их отсчитывал:

— Одно! Два! Три! Четыре! Пять! Шесть! Семь!

После седьмого он ставил точку. Но вы же понимаете: яблоки съедены и тут же требуются другие.

Тогда Тереза применяла такой способ. Она находила жердь, на конце которой была острая шпилька. И эту жердь она запускала в кучу яблок и накалывала и вытаскивала одно за другим... двадцать яблок! Старик изобретал тысячи всяких трюков, чтобы ей помешать, но все впустую, он сердился, а она знай себе веселилась.

— Я тебе это припомню, Тереза, — кричал он.

Иногда ему удавалось ухватить палку за конец.

— Эй, Старик, отпусти же, — просила Тереза, — это же для малышей.

И она тянула, тянула палку к себе за другой конец.

— Так! Так! Давай! — посмеивался Старик.

И он тянул палку с такой силой, что его дряблые и желтые щеки краснели и раздувались. Потом неожиданно он отпускал палку, и Тереза падала навзничь. А Старик и давай хохотать своим тоненьким, дрожащим голосом: «Хи! Хи! Хи!»

Шутник был Старик

Часто случалось, Тереза не могла найти коров в поле, куда она их отводила утром, или свиней в загоне, где она их оставляла.

«Ага! Опять проделки Старика», — думала служанка.

Она притворялась, что ищет, забиралась куда-нибудь повыше, чтобы видеть подальше, потом спрыгивала вниз, бежала на поле или на дорогу, крича громким голосом, с нахмуренным видом:

— Да куда подевалась эта проклятая скотина?

Это всегда приносило успех. Внезапно из зарослей дрока или из какого-нибудь кустика на поле раздавался хохоток, похожий на блеяние козы. И появлялась голова Старика с сияющим от удовольствия лицом.

— Старик, помоги мне отыскать скотину, — говорила тогда Тереза.

Старик шутил, называл ее ветреницей, никчемушной и в конце концов приводил ее туда, где были коровы или свиньи. Ему не стоило труда их найти, потому что он сам их туда заводил.

Однажды в четверг в Кераннью, как и почти везде в бретонских деревнях накануне постных дней — пятницы и субботы, пекли блины. Сковороды были поставлены на всех очагах; одна из них — на кухне — была приготовлена для главной служанки; Тереза пекла на другой, в комнате, которая называется «задняя» (ar penn-traon), обычно она служит чуланом.

Главная служанка была постарше, чем Тереза, и более опытной. Она умела очень ловко разливать тесто на сковороде и переворачивать деревянной лопаткой уже зарумянившийся блин. Все удивлялись, что Старик, большой любитель блинов во времена, когда он мог их есть, не воспользовался своим правом сидеть рядом с ней. Даже и в этом деле он сохранял свою привязанность к Терезе. Правда, угощался он на свой манер, подшучивая над девушкой, над ее неловкостью:

— Так, еще один не вышел, красавица!.. Нет, вы посмотрите, у него дырок больше, чем на штанах нищего... А этот, сошьем его из лоскутков... А ты не умеешь штопать, как я вижу, так же как не умеешь делать новый... Так, сделай иначе... Ну вот, а теперь блин будет такой же плотный и негодный, как коровий навоз. — И Старик давай смеяться до корчей:

— Хи! Хи! Хи! Ха! Ха! Ха!

И Тереза, как всегда, сохраняя свое доброе настроение, смеялась тоже. В задней комнате веселились от души, и это было не так уж плохо для блинов, которые между тем пеклись по Божьей милости.